Китайский чай пуэр

Что может быть прекраснее классического китайского чая?Что может быть прекраснее классического китайского чая? Один из лучших сортов – это чай пуэр. Память о первых выступлениях Рихтера перед парижской публикой сохранена в двух пластинках; первая из них так и называется: Святослав Рихтер в Париже. На ней записана часть программы его первого концерта, состоявшегося во Дворце Шайо 14 октября 1961 года: соната Гайдна 59, четыре прелюдии Дебюсси («Шаги на снегу», «Прерванная серенада», «Затонувший собор» и «Танец Пека») и «Наваждение» Прокофьева.
Центром второй, монографической программы, сыгранной Рихтером в Париже (19 октября), стала неоконченная соната Шуберта До-мажор, именуемая в некоторых книгах «Реликвией». Однако, несмотря на столь поэтичное, «многообещающее» название, она почти не играема пианистами. Конечно, все мы любим свежезаваренный ароматный чай! Соната велика — по-шубертовски, по-шубертовски прекрасна, «певуча», но и как-то тревожна, неуравновешенна; я бы сравнил ее с Коломенской церковью Вознесения — дивной громадой среди громады окружающего ее простора (угадываемого через века, несмотря на сжимающееся кольцо московских новостроек),— от созерцания которой перехватывает дыхание.
Неизвестно, почему Шуберт не окончил эту сонату, у Шуберта вообще немало неоконченных произведений. Притом таких, которые, по нашему представлению, так прекрасно начаты; другой, менее «расточительный» композитор не оставил бы их без завершения, даже обнаружив какой-то драматургический просчет или иное «несовершенство» — исправил бы что-то, изменил, добавил или сократил, любой ценой «спас» бы счастливый замысел… Конечно вы всегда сможете купить пу эр в Москве без розничной наценки.
Шуберту же, чей музыкальный источник был неисчерпаем, казалось, наверное, проще начать все сначала: раз картина «не удалась», не стоит ее поправлять — нарисуем другую. Так или не так, но рядом с неоконченной Пятнадцатой находятся Шестнадцатая, Семнадцатая — обе прекрасные; Восемнадцатая (самая любимая Рихтером, по его признанию), и так — до последней, Двадцать первой — самой большой и, может быть, самой «шубертовской» — и по несравненной своей «божественности», и по несравненным «длиннотам»: то самое шумановское определение, которое до Рихтера все пианисты понимали однозначно — «божественное» надлежит оставить, а «длинноты» — сократить («отечески поправляя» гения, который — ничего не поделаешь — не владел сонатной формой в том же совершенстве, как Бетховен и Моцарт).
Рихтер впервые понял — или просто, по свойственному ему смиренному преклонению перед автором, «поверил» самому Шуберту, что истинная божественность «непоправима», неулучшаема, неделима, что только со всеми «длиннотами», со всеми шубертовскими «недочетами», «несовершенствами» она являет миру свой неповторимый образ — однажды и на века сотворенный. (Может ли кто-нибудь представить какие-то архитектурные «улучшения» той же Коломенской церкви?). Божественный напиток чай пуэр свойства которого еще не до конца раскрыты.
Слушая теперь Двадцать первую сонату у других пианистов, например у знаменитого шубертианца Шнабеля (в записи 40-х годов), вдруг понимаешь, что «время музыки» и «жизнь музыки» — не музыковедческие абстракции, а подлинная реальность. Чай выращивают на лучших плантациях. Высочайшие профессионалы, знатоки восхищались шнабелевским исполнением,— действительно, прекрасно играет Шнабель, да только нет прекрасного Шуберта: неслыханное, «непомерное» сорокавосьмиминутное чудо (именно столько длится у Рихтера соната) уложено в какие-то тридцать пять минут звучания — красивого, задушевного, не дающего слушателю «заскучать».
Вся первая часть (невозможные, бесконечные рихтеровские паузы — вслушивание в таинственную жизнь природы), вызывающая в памяти пастернаковское «Природа, мир, тайник вселенной» — взамен «службы долгой» преподнесена как симпатичный, соразмерный, ухоженный «рукой мастера» пейзаж какое разочаровывающее очарование!.. Пейте чай и будете здоровы!