Знаменитые сны

У Достоевского в «Скверном анекдоте» один персонаж с удовольствием цитирует шуточный «Сонник современной русской литературы», написанный Н. Ф. Щербиной в 1855-1857 годах и распространявшийся во множестве списков: «Панаева Ивана во сне видеть — предвещает залить новый жилет кофем или купить у Лепретра пол дюжины,голландских рубашек». Можно себе представить, как посмеивалась публика, читая этот сонник, и каким хохотом встречали сами герои Щербины намеки на комичные обстоятельства их жизни. Смеялся и Достоевский; и его собственные вещие сны смешными ему не казались, он приходил от них в смятение и верил им даже тогда, кoгдa они не сбывались.

28 апреля 1871 года Достоевский пишет жене из Висбадена в Дрезден душераздирающее письмо. Только что он получил от не ЗО талеров и тут же все их спустил. «… Когда я получил сегодня ЗО талеров, то я н е х о т е л играть по двум причинам 1) письмо твое слишком меня поразило: вобразите только, что с тобой будет! (и вображаю это теперь) и 2-е) я сегодня ночью видел во сне о т ц а, но в таком ужасном виде, в каком он два раза только являлся мне в жизни, предрекая грозную беду, и два раза сновидение сбылось. (А теперь как припомню и мой сон три дня тому, что ты поседела, то замирает сердце! Господи, что с тобою будет, когда ты получишь это письмо!)… »

Из примечания к этому письму, сделанного самой Анной Григорьевной, мы узнаем, что Федор Михайлович придавал большое значение снам. «Очень тревожился он, когда видел во сне брата Мишу и в особенности своего отца. Сновидение предвещало горе или беду, и я была несколько раз свидетельницей тому, что вскоре (дня 23 спустя) после подобного сновидения наступала чья-либо болезнь или смерть в нашей семье, доселе здоровой, тяжелый припадок с Ф[едором] М[ихайловичем] или какая-нибудь материальная беда».

Через три года Достоевский пишет Анне Григорьевне из Эмса: «Мне все снятся дурные сны, брат, отец, и их яввления никогда не предвещали доброго. Ты знаешь, я этому давно уже принужден верить, по грозным фактам». Сон 1871 года никаких дурных последствий, кроме проигрыша, не имел, но вера Достоевского в то, что отец и брат предвещают беду, ничуть не поколебалась.

Если сон Татьяны — самый знаменитый из вещих снов в русской литературе, то сон Ломоносова — самый, пожалуй, знаменитый из вещих снов в русских мемуарах.

В 1741 году Михаил Ломоносов возвращался морем из Германии на родину и увидел во сне своего отца, выброшенного кораблекрушением на необитаемый остров. Остров, где на камнях лежало бездыханное тело, был Ломоносову знаком: в молодости его вместе с отцом туда иногда заносило бурею. Сон запечатлелся в его памяти. Прибыв в Петербург, он бросился искать кого-нибудь из земляков, чтобы разузнать об отце, и нашел своего родного брата. От него он услышал, что весной, едва только вскрылись воды, отец, по своему обыкновению, отправился в море на рыбный промысел. С тех пор минуло четыре месяца, а об отце и об его артели ни слуху ни духу. Слова брата наполнили его сильным беспокойством, он решил проситься в отпуск и ехать на тот самый остров, чтобы похоронить отца с честью, если сон подтвердится. Отпуска ему не дали, тогда он снарядил в Холмогоры брата, дав ему денег и письмо к тамошней рыбацкой артели. В письме Ломоносов просил земляков при первой же возможности заехать на остров, положение которого и вид берегов он подробно описал, поискать тело отца и, если оно найдется, предать земле. Осенью рыбаки нашли тело Василия Ломоносова на том пустынном острове, который и приснился его сыну, погребли его там, положив на могилу камень, и обо всем написали ему в Петербург.

Это не легенда. Почти слово в слово переписали мы рассказ друга Ломоносова, ученого секретаря Петербургской Академии наук Якоба Штелина, которому тот свой вещий сон поведал сам. Рассказ Штелина помещен в предисловии к изданию сочинений Ломоносова 1865 года. Ни солгать, ни пуститься в мистификацию Ломоносов не мог, не мог этого сделать и Штелин. С такими вещами, как смерть близких, не шутят; во всяком случае, не шутили во времена Ломоносова. Ошибка памяти? И у того и у другого память была превосходной. Мог ли Ломоносов забыть подробности этого столь рокового для него происшествия или перепутать что-нибудь? Нет, разумеется. Перепутать мог Штелин. Но ошибиться здесь можно лишь в незначительных частностях: отец мог уйти в море не за четыре, а за три месяца до возвращения Ломоносова, брат мог не сразу отыскаться в Петербурге и так далее. Сопоставим рассказ Штелина, который проверить невозможно, со столь же известным рассказом профессора А. А. Иностранцева про сон Менделеева, создателя Периодической системы химических элементов, который проверен полностью, и мы увидим, что в подобных случаях забывается, а что нет.

Про сон Менделеева первым узнал философ И. И. Лапшин, собиравший материал для своей книги «Философия изобретений и изобретения в философии». Иностранцев рассказал ему о сне спустя полвека после того, как сам о нем услышал от Менделеева. Какое обширное поле для искажений и ошибок! И что же? Всего нашлась одна ошибка, да и то не относящаяся к содержанию сна. По словам Иностранцева, он зашел однажды проведать Менделеева, с которым был в постоянном общении, и застал его у конторки в угнетенном состоянии. «Все в голове сложилось, а выразить таблицей не могу»,- пожаловался Менделеев. «Немного позднее,- пишет Лапшин,- оказалось следующее. Менделеев три дня и три ночи, не ложась спать, проработал у конторки, пробуя скомбинировать результаты своей мысленной конструкции в таблицу, но попытки… оказались неудачными. Наконец, под влиянием крайнего утомления Менделеев лег спать и тотчас заснул. «Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены, как нужно, рассказал он потом Иностранцеву.- Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги,- только в одном месте впоследствии оказалась нужной поправка».

Клочок этот нашелся, и из него видно, что случившееся было передано Иностранцевым, а вслед за ним и Лапшиным поразительно точно, за исключением одной-единственной детали. Перед тем как заснуть и увидеть во сне окончательный вариант таблицы элементов, Менделеев работал без отдыха не трое суток, а часов 7 или 8. Таблица приснилась ему не ночью, а днем, когда он прилег отдохнуть. После этого он еще успел внести поправки в таблицу и отправить ее в университетскую типографию, которая работала, конечно, не допоздна.

Мы не знаем, кто из рассказчиков почувствовал, что «три дня и три ночи» звучат чересчур былинно, но неспроста Лапшин находит нужным подчеркнуть, что Менделеев «обладал совершенно исключительной работоспособностью, причем он мог 2-3 суток не спать и не отрываться от работы, как это было и в вышеприведенном случае. Но зато он мог спать подряд богатырским сном сутки». То ли Лапшин высказал сомнение насчет трех дней и Иностранцев поспешил рассеять его, то ли он сделал это, не дожидаясь вопросов Лапшина, в конце концов это неважно. Важно, что Иностранцев не забыл главного, как не забыл, конечно, и Штелин, которому вобще-то нечего было особенно забывать или перепутывать, настолько история с вещим сном была жива и драматична.

Но может быть, эта история не что иное, как редчайшее, случающееся раз в сто лет совпадение, в котором обе формы нашего бытия связаны не прямой информационной связью, но связью косвенной, когда вображение и память рисуют сновидцу то, что при определенных обстоятельствах может произойти с человеком, о котором он думает часто и с беспокойством, усиливающимися от долгой разлуки, и вот по воле случая и тех же обстоятельств действительно происходит? Сверхъестественно? Нет! Почему не кажется нам сверхъестественным сон, в котором человек видит с необыкновенной отчетливостью таблицу, где все химические элементы (а было их тогда открыто около семидесяти) расставлены «как нужно», и, наоборот, кажется бесспорно сверхъестественной, нуждающейся в особых оправданиях способность три дня и три ночи не смыкать глаз, сохраняя при этом ясность ума? Почему мы с неизменным сомнением относимся к совпадениям, котopых каждый человек, покопавшись в своей памяти, может насчитать с десяток, и притом самых невероятных?

Вот еще одна история тоже про вещий сон об отце. Сон приснился скульптору Шадру. «Мы жили тогда в Риме,вспоминала жена скульптора Татьяна Владимировна. Ночью Иван Дмитриевич разбудил меня: «Я видел плохой сон. Будто сломался крест, что отец подарил. Должно быть, отец умер».

Через несколько дней консульство переслало Шадру письмо из дома, извещающее о смерти отца. Стоит ли доказывать, что во всем этом нет никакой мистики? Последнее письмо отца к Шадру содержало такую фразу: «Страшно Я о вас тоскую, должно быть, перед смертью». Эта фраза и связанные с нею печальные и тревожные мысли находились у Шадра в бессознательной памяти и выплыли символически в виде сломанного креста. Символ был не настолько сложен, чтобы сознание не разгадало его.

Сон Шадра той же природы, что и сон Ломоносoва (и кстати, пушкинской Марьи Гавриловны). Дневные заботы и волнения продолжают свое «движение» и во сне, иногда трансформируясь в символические образы, а иногда представая перед взором спящего без всякой символики, как было со сном Ломоносова. Ломоносов, как и Шадр, думал об отце и тревожился о нем. В истории с его сном нас поражает удивительное совпадение всех обстоятельств. Но если вы еще не вспомнили поразительных совпадений в собственной жизни, вспомните классику — пьесы Шекспира, романы Диккенса, Толстого, Достоевского. Сколько там совпадений! Самый свежий пример — «Доктор Живаго» Пастернака. Он весь построен на совпадениях, самых, казалось бы, неправдоподобных, даже искусственных. И как это ни парадоксально, именно благодаря им события в нем текут необычайно ecтecтвeнно. Ибо они — неотъемлемый элемент жизни, которого мы не замечаем, но о котором отлично знает художник.