Экран сна

Пациенты, сообщающие, что годами не видят сновиде­ний, интересуют меня уже более двух десятков лет. Это яв­ление встречается в широком клиническом диапазоне (ско­рее, в характерологическом, чем в невротическом или пси­хотическом), простирающемся от шизоидной личности до внешне нормальных людей, последние зачастую исключи­тельно практичны в жизни. Марти и де Мьюзан (Маrtу и dе М’Uzаn, 1963) подчеркивают, что многие из числа их паци­ентов с серьезными психосоматическими нарушениями либо не видели сновидений, либо не могли их пересказать, или же, пересказав, не могли представить к ним ассоциаций. У некоторых хронических депрессивных пациентов эта про­блема зачастую довольно быстро исчезает, иногда даже про­сто при направлении на консультацию, или после того, как на первом же сеансе они понимают, что их выслушивает некто, проявляющий участие, или с «вовлечением в психо­анализ». Для одной депрессивной женщины «мертвое зеркало» в первом сновидении стало ее отражением в руках своей матери.Пациенты, сообщающие, что годами не видят сновиде­ний, интересуют меня уже более двух десятков лет. Это яв­ление встречается в широком клиническом диапазоне (ско­рее, в характерологическом, чем в невротическом или пси­хотическом), простирающемся от шизоидной личности до внешне нормальных людей, последние зачастую исключи­тельно практичны в жизни. Марти и де Мьюзан (Маrtу и dе М’Uzаn, 1963) подчеркивают, что многие из числа их паци­ентов с серьезными психосоматическими нарушениями либо не видели сновидений, либо не могли их пересказать, или же, пересказав, не могли представить к ним ассоциаций. У некоторых хронических депрессивных пациентов эта про­блема зачастую довольно быстро исчезает, иногда даже про­сто при направлении на консультацию, или после того, как на первом же сеансе они понимают, что их выслушивает некто, проявляющий участие, или с «вовлечением в психо­анализ». Для одной депрессивной женщины «мертвое зеркало» в первом сновидении стало ее отражением в руках своей матери.

Однако наиболее показательной для демонстрации по­степенного построения пригодного к правильному употребле­нию экрана сновидения в ходе аналитического процесса оказалась работа с молодым человеком двадцати с лишним лет, выраженным шизоидом. Этот пациент страдал от ус­тойчивого «навязчивого» образа Я, злоупотребляя механиз­мом проективной идентификации, результатом чего была потеря важных частей личности и оскудение внутренней психической жизни (Klein, 1946).

Некоторые аспекты истории болезни и аналитический процесс, предшествующий первому сновидению.

Придя на консультацию, доктор Б. бесцветным и моно­тонным тоном пересказал скучную историю болезни, как если бы он представлял случай какого-то другого человека. На консультацию его направил психиатр, лечивший его отца, хирурга, по поводу рецидива депрессивных состояний. Док­тор Б. подумывал о разводе, однако ощущал полное бесси­лие из-за колебаний и неспособности предпринять реалис­тичные шаги. Кроме того, он не мог найти в себе ни сил, ни желания написать диссертацию, необходимую для офици­ального подтверждения медицинской степени. Он полагал свою эмоциональную тупость и недостаток эффективности («моя британская флегматичность») врожденной. Однако мне стало ясно, что здесь большое значение сыграл его выбор жены — женщины красивой, но эпилептического склада, с истерическим и импульсивным характером. Он бессознатель­но искал в ней отсутствовавшие у него самого эмоции. Тем не менее, брак его не удался, главным образом, потому, что он не мог выносить ее драматического поведения, сильного желания любви и потребности в ласке.

Хотя внешне он был привлекателен, лицо его оставалось неподвижным, вызывая в памяти образ безжизненной пус­тыни. Но где-то далеко в глубине просматривались психи­ческие землетрясения, отголоски которых были настолько слабыми, что для их обнаружения требовался сейсмограф. Мне пришлось спросить его о матери, и он описал ее глу­боко одержимой, озабоченной чистотой своей мебели (ко­торую нельзя было переставлять) и своих детей, а также их хорошим поведением. В ходе расспросов он признался, что у него есть сестра, моложе его на один год, но при этом утверждал, что она ничего не значит для него. Спустя не­сколько месяцев он упомянул, что в детстве сестра серьез­но страдала анорексией, сопровождавшейся хронической рвотой, и опасность смертельного исхода служила причи­ной постоянных родительских забот и тревог.

После того, как я согласился пройти с ним курс психо­анализа, он добавил, что очень стесненно чувствует себя в кафе и даже не может подойти к стойке и заказать себе выпить; кроме того, его голос стал таким слабым, что зна­комые перестали обращать внимания на то, что он говорит. В течение первых месяцев анализа я вынужден был подо­двигать кресло поближе к кушетке и наклоняться, чтобы услышать его, и отыскивать представляющие для меня ин­терес моменты в его однообразной, нечленораздельной речи.{PAGEBREAK}

Примерно после двух месяцев представления материала без признаков спонтанности или тревоги, но отличающего­ся холодной и сдержанной вежливостью, однажды он с ле­дяной и издевательской враждебностью очень громко ска­зал мне, что я точно такой, как его отец. У отца было очень много книг, а он как раз заметил мою полную «Британскую энциклопедию». Мы совсем не могли обсуждать то, что было важным для него. Он утверждал, что его отец интересовался только историей и архитектурой Ассирии и Вавилонии, все­гда готов был читать ему лекции на эту тему, не осознавая, что эти вопросы совершенно не интересуют сына. Однаж­ды, после короткого периода такого враждебного и несколь­ко параноидного отцовского трансфера, он неожиданно сказал, что удивлен тем, что считает меня похожим на сво­его отца, поскольку с изумлением обнаружил, что я внимательно прислушиваюсь ко всему, что он говорит, а это оз­начает искренний интерес к нему и его проблемам. Однако этот прилив положительных эмоций очень быстро испугал его, и вскоре он снова вернулся в свое тусклое «я».

Постепенно я начал осознавать, что важные части его личности были не с ним, когда он находился на сеансе со мной. Описание плохого состояния его автомобиля, едва способ­ного передвигаться, позволило мне понять, что автомобиль представляет неосознаваемую депрессивную часть его лич­ности. Пациент не мог предпринять необходимые для раз­вода шаги главным образом потому, что важные инстинк­тивные части его личности представляла его жена. С одной стороны, он хотел избавиться от них, с другой — бессозна­тельно боялся разлучиться с существенными аспектами Я. Эпилептические припадки и истерические кризисы жены представляли его неконтролируемую часть, пугающую и психотическую, поэтому сознательное желание (без чувства вины) смерти жены было связано со стремлением покон­чить с этой спроецированной на нее частью самого себя.

Потом он вспоминал свою юность. Из-за депрессивного страха родителей перед бедностью зимой, для экономии тепла, ему приходилось жить в одной комнате с сестрой. Он старался не смотреть, как она раздевается и выходил из душевного равновесия от малейшего сексуального ощуще­ния или мысли. Но он часто наблюдал, как раздевается де­вушка в доме, расположенном напротив,и удивлялся, поче­му это так важно для него, ведь практически он не мог ничего видеть. Впервые за время анализа в его голосе про­звучал призыв о помощи или понимании. Я предположил, что один из аспектов2 его поведения представлен стремле­нием сохранить активную сексуальность посредством пере­несения ее на объект, находящийся на значительном рас­стоянии; ибо в той ситуации, когда он жил в одной комна­те с сестрой, он ощущал необходимость подавить свою сексуальность — и таким образом подавить жизненно важ­ную часть самого себя. С этого момента его отношение ко мне и к психоанализу стало намного более живым.

Первое сновидение

Вскоре он рассказал о визите своих родителей. Прежде он представлял их утомляющими и скучными. На этот раз он рассказал, что мать привезла ему торт, который испекла сама. Во время следующего сеанса в нем проявлялась боль­шая радость жизни, с некоторыми признаками теплоты и благодарности по отношению к матери. Казалось очевид­ным, что подаренный торт вместе с проделанной аналити­ческой работой внесли свой вклад в формирование хоро­шего внутреннего представления о любящей матери, свя­занной с доброй кормящей грудью. Но когда я предложил это в качестве интерпретации, он снисходительно рассме­ялся и заверил меня (как иностранца), что во Франции в том, что приезжающие из провинции в Париж матери везут своим, даже взрослым, детям торт, нет ничего особенного. Тем не менее, на следующем сеансе он рассказал о своем первом в психоанализе сновидении, очень его удивившем, так как уже многие годы у него не возникало даже ощущения, что ему что-то снилось.

Он находился в фойе кинотеатра, но не решался зайти и посмотреть фильм. Пока он колебался, к нему подошла жен­щина, встала перед ним на колени, сняла ему брюки, взяла пенис в рот и начала страстно сосать. Он получил некоторое удовольствие, но, главным образом, удивлялся страстному не­терпению девушки. Окружающие люди видели все это, но осо­бого интереса не проявляли.{PAGEBREAK}

Первые ассоциации были связаны с психоанализом — с его склонностью оставаться перед комнатой для психоана­лиза, не решаясь пройти вперед и посмотреть фильм о сво­ей внутренней жизни. Мы пришли к пониманию, что де­вушка (символизирующая аналитика, но также и сестру) представляла его собственные страстные желания, тогда как их объект, пенис-грудь, принадлежал ему. Множество под­разумеваемых ассоциаций появилось уже в переносе, и я был поражен богатством ассоциаций на этом и последую­щих сеансах.

Примерно треть психоанализа этого пациента можно считать связанной с его сновидением. Однако из этого сложного материала я выделю только одну тему — его пас­сивную фемининность. Требовалась ее дифференциация, чтобы нормальная восприимчивость могла сменить агрес­сивный, сильно контролирующий аспект, мешающий ста­новлению нормальной женской позиции (Klein, 1932), а так­же ее интеграции (Begoin и Gammill, 1975; David, 1975). Эта интеграция, необходимая для полного восприятия самого раннего, преимущественно орального варианта Эдипова комплекса, как в прямой, так и в инвертированной фор­мах, осуществляется в результате успешного развития де­прессивной позиции. Результирующая ранняя идентифи­кация с отцовским пенисом представляется необходимой для адекватного функционирования экрана сновидения. Идентификация в более позднем детском психоанализе на­блюдается с рукой, двигающей игрушки по поверхности стола, или рисующей.

Обсуждение

Тезис Левина (Lewin, 1946) о том, что экран сновиде­ния связан с еженощным сосанием груди перед отходом ко сну, с ее трансформацией из выпуклой формы в упло­щенную поверхность, представлял теоретический интерес, но возникал вопрос его клинического значения и исполь­зования. В нем содержался важный намек: «Спящий иден­тифицировал себя с грудью, поглощал и удерживал все части самого себя, не появляющиеся или не символизиру­емые в явном содержании сновидения». Позднее Левин (Lewin, 1955) заявляет: «Мы знаем, что сновидение — это исполнение желания и коммуникация…» и явный текст сно­видения совпадает с открытым аналитическим материалом, а выраженные в явной форме латентные мысли ста­новятся предсознательными. Формирование сновидения мож­но сравнить со «становлением психоаналитической ситуа­ции». Он также предполагает, что содержание пустого сно­видения выражает «сильные, примитивные, непосредственные переживания ребенка в ситуации кормления, включая сон у груди» [курсив мой].

В отношении клинического материала я хочу подчерк­нуть несколько моментов. Чтобы уловить даже малейшие признаки аффекта и материала, связанного с остатками подлинного личного «я» моего пациента, необходимо было проявить максимум внимания. Существенно важным было не только принять от пациента выражение сильной враж­дебности, но и суметь удержать проекцию образа ненавис­тного отца, пробудившегося в ходе аналитического процес­са. Позднее стало очевидно, что его отец, поглощенный нарциссическим интересом к книгам, охватывал и образ матери, укрывшейся за своими обсессивными защитами, опасающейся встречи с сильными (в прошлом) чувствами любви и ненависти моего пациента и его отчаянием.

Но в равной степени было важно суметь принять проек­цию хорошего, даже идеализированного родителя, вмеща­ющего в ходе первоначальной фазы анализа проецируемые хорошие части «я» пациента. Кляйн (Klein, 1946) подчерки­вала: «Проекция хороших чувств и хороших частей «я» на мать существенно необходима для способности младенца развить позитивные объектные отношения и интегрировать свое эго». Депрессивная мать или отец из-за чувства вины неспособны адекватно принять этот существенно важный вклад в восприятие их как хороших и любящих родителей. Обсессивные защиты также мешают способности прини­мать и иметь дело с внезапными флуктуациями между силь­ной примитивной любовью, связанной с идеализированными проекциями, и гневом и деструктивной ненавистью, связанными с проекциями преследования.

По мере роста уверенности пациента в моей способнос­ти вмещать его проекции у него уменьшалась необходи­мость подавлять свой внутренний мир и ощущения или проецировать их в иное место. Было важно помочь ему локализовать части его «я», проецируемые им на других лю­дей или вещи (его жена и автомобиль), и понять причины этих проекций. Чтобы собрать эти рассредоточенные части в трансфере, требуется значительное время.{PAGEBREAK}

Бион (Bion,1962, 1963) и другие, продолжившие работу Кляйн (например, Segal, 1964, в отношении развития фан­тазии), подчеркивали значение нормальной проективной идентификации как самой ранней коммуникативной формы психического отношения ребенка к матери. Ввиду того5 необходимо, чтобы мать была способна принять про­екции его примитивных частей, чувств и тревожных ситуа­ций, вместить их в себя, дабы интуитивно понять, а затем соответствующим образом ответить на них заботой, любо­вью и пониманием. При нормальном развитии ребенок постепенно идентифицируется с этими материнскими фун­кциями. В качестве одного из элементов такой способнос­ти материнской трансформации Бион (Bion, 1962) выделя­ет необходимость того, что он называет «материнскими мечтаниями» и что, вероятно, можно считать аналогич­ным «свободно плавающему вниманию» аналитика по от­ношению к пациенту.

Однако вернемся к клиническому материалу. В предше­ствующих первому сновидению сеансах можно выделить следующие решающие шаги: (1) интерпретация вынесения пациентом на расстояние своей либидной, жизненно важ­ной части самого себя, результатом которой явилось воз­вращение ее аналитиком; (2) визит матери, привезшей торт, очевидно интроецированный в своем символическом зна­чении; (3) моя интерпретация, связывающая это современ­ное событие, текущий трансфер и прошлое. Айзек Элмхерст (Isaacs Elmhirst, 1978) продемонстрировал, как можно связать успешность изменчивой интерпретации с работой Биона и Бика (Bion и Bick,1968).

В моем случае, когда я мог следить за процессом посте­пенно, первое сновидение появилось после материала, сви­детельствующего об интроекции хорошей груди, и всегда прямо или косвенно связанного с трансфером. Однако хо­рошая грудь связывалась не только с источником хорошего питания, но также и с источником понимания, что свидетельствовало о ее способности вмещать («туалетная грудь», описанная Мельтцером (Meltzer, 1967)). В первые годы жизни мать, главным образом, воспринимается как грудь, а ее понимание преимущественно передается ее манерой кор­мления, лаской и держанием своего ребенка на руках (Winnicott, 1960).

Хотя Левин (Lewin, 955) сформулировал положение об интроективной идентификации с грудью только при обра­зовании экрана сновидения, он предоставляет свидетель­ства проективной идентификации при пробуждении «трансферентных высказываний у пациентов, выражавших свое до-Эдиповое желание спать у груди через фантазии, в кото­рых они занимали то же самое место, что и аналитик, как если бы могли войти прямо в него или пройти через него. Это необычное размещение аналитика: ему отводится мес­то самого сна».

Кляйн (Klein, 1946) подчеркивала значение интернализированной хорошей груди как «фокальной точки эго … определяющей построение эго». В своей работе, явившейся крупным вкладом в психоаналитическую теорию сновиде­ния, Фейн и Девид (Fain и David,1963) обсуждают вопрос о том, что способность к богатому развитию жизни в снови­дениях является отражением «тесного контакта с объектом, доступным для ребенка, введенным в его концептуальный мир … передавая ему способность [к развитию] … так стра­стно желаемую». В противоположность этому, при серьез­ных психосоматических случаях со скудными сновидения­ми и недостаточно активными фантазиями, Марти и др. (Marty et al.1963) отмечают «отсутствие ссылки на живой внутренний объект». Фейн и Девид (Fain и David, 1963), по-видимому, разделяют мою точку зрения в отношении того, что развитие жизни в сновидении сопутствует тече­нию аналитического процесса при удовлетворительном пси­хоанализе:

«Каждый момент либидного развития объясняется ак­центуацией структурных аналогий между эмоциональной атмосферой сеанса и тем, что проявляется в сновидени­ях, пересказанных в ходе этого сеанса. Соответственно, сновидения уже не кажутся инородными телами, а, на­против, гармонируют с ним. Этому состоянию способ­ствует и активирует его постоянное присутствие психо­аналитика в концептуальном мире пациента»{PAGEBREAK}

Левин (Lewin, 1946) предположил, что экран сновиде­ния включает кожное (тактильное) дополнение, важность которого показана в исследованиях Бика (Bick,1968). От многих авторов мы знаем, что на протяжении периода пре­обладания орального либидо грудь психически ассоцииру­ется и даже ассимилирует некоторые аспекты отношения ребенка к матери. В выражении лица и в глазах матери ребенок начинает видеть некоторые признаки влияния своих проекций; он может чувствовать, как ее тело и кожа отно­сятся к его собственным и реагируют на них. Таким обра­зом, он выступает свидетелем некоторых трансформаций, осуществляемых матерью с его примитивными коммуника­циями, а также приемником ее реакций.

В этом свете интернализация груди вместе со всеми выра­жаемыми ею материнскими частями и функциями имеет пер­востепенное значение, так как позволяет начать внутренний «диалог» с первым интернализированным объектом любви ребенка. Поэтому я полностью согласен с Канзером (Kanzer,1955): «Таким образом, спящий никогда не бывает одинок в полном смысле слова, он спит со своим интроецированным хорошим объектом. «Экран сновидения» является следом и свидетельством партнера по сновидению». Он так­же подчеркивает значение внутренней коммуникации в ходе сновидения и той точки зрения, что объектные отношения являются «элементарными единицами психики — структур­но, динамически и экономически». Однако он не связывает внутреннюю коммуникацию с проективной идентификаци­ей, как было ранее предложено мною (1970).

В перспективе, которую я пытался разработать, снови­дец будет иметь внутреннее психическое пространство, по­лучаемое из своего самого первого объектного отношения, в (на) которое он на регрессивном языке зрительных обра­зов8 может проецировать представления своих желаний и конфликтов и надеяться, что его желания будут исполне­ны, а тревога облегчена интернализированной материнс­кой грудью, как в раннем детстве. Но такое внутреннее удов­летворение часто бывает незавершенным, и поэтому суще­ствуют части сновидца, которые, выражаясь словами Левина, «появляются (и должны появляться) обрисованными или символизированными в явном содержании сновидения»; и всегда существует какое-то желание (часто подавляемое стра­хом, чувством вины или стыда) рассказать запомнившееся сновидение другому человеку. Гермина Гуг-Гельмут (Von Hug-Hellmuth,1921) отмечала, что, даже несмотря на скры­тое недоверие ребенка, «его первая позиция в начале лече­ния является, главным образом, сильным положительным трансфером, благодаря тому, что аналитик, сочувственно и спокойно выслушивая, реализует скрытый идеал отца или матери!». Таким образом и в этой сфере мы видим комплементарность взаимодействий внутреннего и внешнего миров.

Фрейд (1926) пишет: «внешняя (реальная) опасность дол­жна быть интернализирована, чтобы стать значимой для эго». Мне представляется, что работа Фрейда косвенно, а работа Кляйн прямо подразумевают, что любая эмоционально важ­ная ситуация должна быть интернализирована, (в том чис­ле представлена в сновидении), чтобы стать «значимой для эго». Но значимость для эго, кроме того, подразумевает комплексное развитие способности мыслить, которую Бион называет альфа-функцией; с ее помощью события, затра­гивающие личность, трансформируются в «мысли сновиде­ния», центральное необходимое условие мышления. Бион (Bion,1962) пишет: «Если пациент не может трансформи­ровать свои эмоциональные переживания в альфа-элемен­ты, он не увидит сновидения; альфа-функция трансформи­рует чувственные впечатления в элементы, напоминающие зрительные образы и фактически идентичные с ними». Он также говорит (1963): «С точки зрения значения, мышле­ние зависит от успешной интроекции хорошей груди, пер­воначально ответственной за выполнение альфа-функции».{PAGEBREAK}

Я хочу подчеркнуть, что стабилизация хорошей внутрен­ней груди требует длительной проработки депрессивной позиции (Meltzer, 1967). За первый длительный летний от­пуск мой пациент регрессировал до своего предшествую­щего шизоидного состояния и временно утратил способ­ность видеть сновидения. Потребовалось несколько недель аналитической работы, чтобы восстановить эту функцию, впоследствии оставшуюся ненарушенной. Хотя оставалось еще много работы для развития депрессивной позиции, в целом можно сказать, что хорошая внутренняя грудь в сво­ем «экране сновидения» и взаимосвязанные «альфа-функ­ция» и структурные, динамические и экономические роли хорошо определились9. Вместе с этим отношение пациента к самому себе стало намного более живым и осмысленным, а его аффекты обогатились и приобрели разнообразие. В дополнение к этому улучшились его взаимоотношения с другими людьми, включая аналитическую ситуацию, где более активная воображаемая жизнь также облегчила ана­литическую работу.

Резюме

Представлены материалы из психоанализа молодого шизоидного пациента, считавшего, что он многие годы не видит сновидений. Автор, в одном ключе с работой Биона, предполагает, что самый основной аспект аналитического выслушивания аналогичен материнской способности при­нимать и развивать ранние детские психические коммуни­кации, преимущественно проективную идентификацию тре­вожных ситуаций, ошеломляющие позитивные и негатив­ные чувства и психические страдания ребенка. На самой ранней стадии эта материнская способность конкретно пред­ставлена материнской грудью и ее внутренним простран­ством. Вскоре она связывается в психике ребенка с повер­хностью материнского лица и пространством головы. Пред­полагается, что в этом свете интроекция груди придает более богатое и динамичное значение концепции экрана снови­дения у Левина как представляющего интернализированную грудь. Обозначены определенные области соответствия заключений автора в отношении этого и других пациентов с важной работой французских авторов Фейна и Девида по функциональным аспектам жизни сновидений, а также с идеями Канзера о коммуникативной функции сновидений.