Рекорды самонаблюдения
У всех людей одна фаза сна прходит на смену другой не непосредственно, а через некое нейтральное состояние, близкое к дремоте. У здорового человека эта переходная стадия занимает около 5 процентов всего сна, у больных нарколепсией она заметно больше. В опытах на животных Т. Н. Ониани и его сотрудники обнаружили, что при переходе из медленного сна в быстрый усиливается электрическая активность мозга и трактовали это как возможный результат кратковременного включения активирующей системы. Может быть, при нарколепсии происходит нечто подобное? Ведь неспроста ночью больные просыпаются чаще всего не посреди какой-либо фазы сна, а после ее завершения. Чаще всего это быстрый сон, и после него больной готов перейти в бодрствование так же охотно, как из бодрствования он впадает прямо в быстрый сон. Отчего же ночью у него аппараты бодрствования работают чересчур активно, а днем угнетены? Отчего быстрый сон включается раньше медленного? Может быть, дело в нарушении работы общей системы, обеспечивающей нормальное течение и взаимодействие бодрствования и отдельных фаз сна? Расстраивается весь цикл, человек спит, когда не надо, и бодрствует, когда не надо. То и дело просыпается он ночью, потому что система бодрствования оживляется у него в это время, и засыпает днем, потому что уровень бодрствования падает. Если бы он страдал одной лишь дневной сонливостью, а ночью спал нормально, можно было бы говорить, что у него не в порядке система бодрствования, и только; но ночью он спит плохо, и это заставляет думать, что неполадки произошли на более высоком уровне регуляции всего цикла.
Что дело обстоит именно так, подтверждает анализ катаплексии, которую можно рассматривать как феномен диссоциированного, то есть расщепленного, быстрого сна, или полное расстройство психомоторных отношений: тормозные механизмы подавляют активность двигательной и вегетативной систем, а восходящие активирующие влияния продолжаются. Попросту говоря, человек в сознании, а мышцы у него обмякли. Японские ученые Хишикава, Судзуки и другие предположили в свое время, что у такого человека «повышен уровень сознания», благодаря этому он и получает редкую возможность «видеть торможение своих двигательных центров». Бывает и иное: человек спит, а мышцы у него напряжены так, словно он поднимает штангу. Здравый смысл подсказывает, что где-то на командных высотах нервной системы происходит путаница: одним функциям приказ дан, другим — нет.
Столь же редкие возможности открываются для больного нарколепсией и при галлюцинациях засыпания, которые, как и катаплексия, тоже связаны с «преждевременным» быстрым сном. Он видит сон и одновременно сознает это, ибо ощущает себя. Для такого феномена уже мало «повышенного уровня сознания», нужна и высокая активность систем бодрствования, позволяющая оценивать воспринимаемое и адекватно на него реагировать. Уж не работают ли в этом случае системы бодрствования и быстрого сна одновременно, пусть недолго, всего несколько секунд? С теми, кого лишают быстрого сна и у кого из-за этого начинаются галлюцинации: происходит то же самое. Может быть, нечто подобное бывает и у того, чье умственное и нервное утомление переплетается с перевозбуждением, и ему, как это случалось с математиком А. Пуанкаре, с физиком А. Б. Мигдалом, а до них с Чайковским, кажется, что он наблюдает работу собственного подсознания. Свидригайлову, собиравшемуся покончить с собой и находившемуся в угнетенном состоянии, мерещились мыши, а Пуанкаре, поглощенному задачей,- символы математических идей. И в том и в другом случае одна система, система бодрствования, наблюдала работу другой — системы быстрого сна. А что сказать нам о таком сложном случае «диссоциации», как сон Чарткова из гоголевского «Портрета» ?
«Он опять подошел к портрету с тем, чтобы рассмоттреть эти чудные глаза, и с ужасом заметил, что они точно глядят на него… Свет ли месяца, несущий с собой бред мечты и облекающий все в иные образы, противоположные положительному дню, или что другое было причиною тому, только ему сделалось вдруг, неизвестно отчего, страшно сидеть одному в комнате». Чартков ложится в постель за ширмами; сквозь щелки в ширмах он видит освещенную месяцем комнату и устремленные на него глаза. Он решается встать с постели, хватает простыню, закутывает ею портрет, ложится снова, пытается думать о другом, но глаза его невольно глядят сквозь щелку на закутанный простынею портрет. И вдруг «он видит, видит ясно; простыни уже нет, портрет открыт весь и глядит… просто к нему вовнутрь. У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам… Сквозь щелку ширм видны были уже одни только пустые рамы. По комнате раздался стук шагов… С занявшимся от страха дыханьем он ожидал, что вот-вот глянет к нему за ширмы старик. И вот он глянул, точно, за ширмы, с тем же бронзовым лицом и поводя большими глазами. Чартков силился вскрикнуть и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движение — не движутся члены… »
Читатель, конечно, помнит, что происходит дальше.
Старик садится подле Чарткова, вытаскивает из-под складок своего платья мешок, развязывает его, на пол падают тяжелые свертки, на каждом из которых написано «1000 червонных»; один из свертков, откатившийся к ножке кровати, Чартков хватает и прячет. Старик ничего не замечает и уходит. «Сердце билось сильно у Чарткова… Он сжимал покрепче сверток в своей руке.. и вдруг услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам — видно, старик вспомнил, что недоставало одного свертка. И вот — он глянул к нему вновь за ширмы. Полный отчаяния… он… употребил все усилие сделать движенье, вскрикнул и проснулся.
Холодный пот облил его всего… грудь его была стеснена, как будто хотело улететь из нее последнее дыханье. Неужели это был сон? сказал он, взявши себя обеими руками за голову; но страшная живость явленья не была похожа на сон. Он видел, уже пробудившись, как старик ушел в рамки, мелькнула даже пола его широкой одежды, и рука его чувствовала ясно, что держала за минуту перед сим какую-то тяжесть. Свет месяца озарял комнату, заставляя выступать из темных углов ее где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постели, а стоит на ногах прямо перед портретом. Еще более изумило его, что портрет был открыт весь, и простыни на нем действительно не было… Он хотел отойти, но чувствовал, что ноги его как будто приросли к земле. И видит он: это уже не сон; черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать… С воплем отчаянья отскочил он и проснулся.
«Неужели и это был сон?» С биющимся на разрыв сердцем ощупал он руками вокруг себя. Да, он лежит на постели, в таком точно положении, как заснул… Сквозь щель в ширмах виден был портрет, закрытый как следует простынею… Итак, это был тоже сон! Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было… Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться… «Господи, Боже мой, что это!» — вскрикнул он, крестясь отчаянно, и проснулся. И это был также сон! Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснить, что это с ним делается… Стараясь утишить сколько-нибудь душевное волненье и расколыхавшуюся кровь… он подошел к окну и открыл форточку… Лунное сиянье лежало все еще на крышах и белых стенах домов, хотя небольшие тучи стали чаще переходить по небу… долго глядел он, высунувши голову в форточку. Уже на небе рождались признаки приближающейся зари; наконец почувствовал он приближающуюся дремоту… лег в постель и скоро заснул как убитый самым крепким сном».
Окидывая взглядом сны, встречающиеся в литературе, невольно приходишь к мысли, что прозаики и поэты нарисовали нам едва ли не все феномены нормального сна и отклонений от нормы. А как романтичны, как иногда изощренно сложны эти зарисовки! Разве не соперничает с тройным пробуждением Чарткова тройной сон лермонтовского стихотворения «В полдневный жар в долине Дагестана»? Тройной сон обнаружил в нем Набоков, чей разбор читатель найдет в его «Предисловии к «Герою нашего времени», напечатанном в четвертом выпуске «Нового мира» за 1988 год.
Вернемся, однако, к нарколепсии. Что же все-таки лежит в основе ее пентады. — пяти ее клинических проявлений? Каждое из них в отдельности имеет вполне правдоподобное объяснение. Дневные засыпания легко объяснить нехваткой активирующих импульсов, идущих от ретикулярной формации, а частые ночные пробуждения — напротив, их неуместным избытком. Виновника катаплексии засыпания и пробуждения, а также гипнагогических галлюцинаций тоже долго искать не надо. Это быстрый сон, появляющийся внезапно, без предваряющих его стадий медленного сна. И отсутствие этих стадий не загадка: слабость синхронизирующих систем. Но нет ли у всех этих изъянов общей причины? Безусловно, есть, мы уже говорили о ней, и нам осталось лишь детализировать кое-что. Представим себе организацию цикла «бодрствование — сон» как интегрированное взаимодействие трех систем активирующей восходящей, синхронизирующей и, наконец, обеспечивающей быстрый сон. Вряд ли можно сомневаться, что управление у них общее. Иначе говоря, первопричина неполадок во всех трех системах одна — нарушение их физиологического взаимодействия, правильной их интеграции, которую обеспечивает лимбикоретикулярный комплекс. Дезинтеграция — вот их первопричина!
Помните три формы покоя, наблюдавшиеся И. Г. Кармановой у амфибий, рептилий и рыб? По ее мнению, катаплексия восходит через быстрый сон прямо к покою № 3. Весьма правдоподобно. Плодотворность эволюционного подхода продемонстрировал недавно и наш сотрудник В. М. Разумов. Он взглянул на нарколепсию с тех же позиций, что и Карманова, а также ее предшественники Дж. Джексон, С. Н. Давиденков, Б. М. Кроль и М. И. Аствацатуров, усматривавшие в патологии нервной системы диссолюцию, то есть распад иерархического строения нервных центров, при котором филогенетически более молодые функции теряют свой контроль над пребывавшими «в рамках» более старыми, и те получают полную свободу.
Прежде всего, отмечает Разумов, сон больных нарколепсией по многим своим признакам похож на сон новорожденных. Так же, как и у них, он чересчур активирован, насыщен движениями и беден синхронизацией.
В филогенезе сходная картина свидетельствует о незрелости таламо-полушарной системы активации. При нарколепсии то же самое: более молодая таламо-полушарная система, отвечающая за организацию медленного сна, ослаблена, более старая, полушарно-стволовая, усилена. Стремясь беспрерывно продуцировать быстрый сон (то полностью, по фрагментарно), она не дает больному ни спать, ни бодрствовать по-человечески. Отчего это все происходит, что лежит в основе распада цикла «бодрствование — cон» и его превращения в некое подобие смеси покоя № 3 с активностью? Незрелость, недоразвитость таламо-полушарной системы? Если это так, то кто поможет людям избавиться от нарколепсии? Биохимики? Генетики? Пока же она целиком в ведении неврологов, которым удается (иногда успешно) гасить ее симптомы, предлагая своим пациентам комбинации из возбуждающих средств (днем), снoтвopные (вечером), антидепрессантов и даже психотерапии.